Нас уже давно нет в Афгане. Нет даже страны, которая нас туда посылала. Там сейчас вместо нас американцы. Я приехал в Кандагар как представитель сопредельного государства. Ничего там за двадцать лет не изменилось. На первый взгляд. На самом деле изменилось отношение людей к нам. - Как вам живется? – спросил я у одного из бывших известных полевых командиров. - Воюем, – коротко ответил он. - Ну и как противник? – спросил я. - А, – махнул он рукой. – Это не мужчины. Они только знают – ракеты. Мужчины так не воюют. Сначала сто ракет, потом появляется один солдат. Ты выйди на поле! Один на один! Как мужчина! Покажи силу! Я тебе расскажу историю. Это было во время войны с шурави. Нас было сто пятьдесят человек. Нам нужно было пройти в долину. На высоте по дороге засели шурави. Мы точно знали – их там пять человек. Мы вначале пошли напрямую. Застрочил пулемет. Мы в обход. Там тоже нас встречает пулемет. Мы с трех сторон к высоте. Так нас с трех сторон поливают пулеметным огнем. И так шесть дней! Шесть дней мы не можем прорваться в долину. Потеряли сто человек. Наконец, на седьмой день на высоте кончились патроны. Мы добираемся до высоты. Там пятеро молодых солдат. Каждому из них двадцати ещё нет. Голодные, – у них еда пять дней назад кончилась. Не пили двое суток. Еле держатся. А смотрят – волками! Готовы загрызть заживо! Я посмотрел на них, сказал: «Всё, шурави. Читайте молитву!». Клянусь всеми святыми – мы были готовы растерзать их на куски! И все пятеро сомкнулись, взялись за руки, и встали в ряд. Мужчины! Мы их накормили, напоили, завязали раны, на следующий день дали им в руки их оружие, и я сказал: «Шурави, я хотел бы, чтобы мои сыновья были такие же, как вы. А теперь идите». И они ушли. Но никто из них за всё время не оглянулся назад! Вот противник! А ты спрашиваешь – американцы… И я подумал: – великая была страна, которая имела таких сыновей. Которыми даже противник восхищался. И я сказал: «Кумандон (командир), а ведь я тоже был в тей же рядах. Я тоже стрелял по афганцам». Он встал, поклонился, правда слегка, только головой, и сказал: «Мужчина закаляется в боях. Я вижу по твоим глазам – ты воин. Иначе бы ты никогда не произнес такие слова! И ты ещё спрашиваешь – с кем мы сегодня воюем?»
Друг скинул ссылку. Почитал, задело! А ведь это о нас.
Храню я в памяти своей ребят погибших, Рубцом на сердце лег Афганистан. И ночью вскрикну, вспоминая ваши лица ... Простите парни, что оставили вас там.
Уж седина съедает смуглый волос, А память крутит время сквозь набат. И слышу я комбата хриплый голос: «Стоять, сынки! - Нам нет пути назад. ».
Прости меня, прости, мой друг Серега, Прости, Валера и Санек, - прости, Что я живу сейчас за вас, ей богу, А вы куда-то в синеву ушли.
И ту дорогу, что гадюкой пыльной вьется Средь гор скуластых в солнечные дни, Я не забуду, пока сердце мое бьется, Всех вас, ребята, не вернувшихся с войны.
Вам не снились ущелья. Вам не снилась вода. И свинцовых метелей Вам не знать никогда. Вы не мёрзли в засадах, Не тащили РД, Вам знаком по парадам Звонкий лязг БМП. Ну а мы, всё прошли мы, Пересилив себя. У судьбы не просили Бестревожного дня. Мы презреньем гасили Свист пронёсшихся пуль. Нас на минах ловили И Кундуз, и Кабул. И "зелёные зоны" Били в нас по утрам, Берегли мы патроны, Поминая Коран. Слёзы враз испарялись На иссохших глазах. За погибших мы дрались -- За тела их, за прах. Умирали от жажды, Вспоминая ваш дом, Так хотелось однажды Выпить квасу со льдом. Так хотелось коснуться Нам росинок рукой И однажды проснуться Под своей простынёй. Эти воспоминанья Нас хранили в горах, Умиляли сознанье, Уносили наш страх…
Седую пыль дорог Джелалабада К родному пограничью я принес. Здесь отряхну чужого ей не надо, Земле, меня заждавшейся до слез.
Переступлю заветную границу, К земле родимой прикоснусь щекой. И оглянусь. И вновь увижу лица Друзей, навеки остановленных войной
Солдатский долг исполнен ими свято, Ценою жизни выполнен приказ. Лишь об Отчизне думали солдаты В свой смертный час, в последний скорбный час.
Узбекским солнцем строй солдатский залит, Оркестров медь бесхитростно звонка. Багрец знамен ярится на медалях, Все позади, все радостно пока.
Нам весело, но знаем мы заранее: Тебе известно, и ему, и мне Как лезвия остры воспоминания Безжалостные были о войне. Переступлю заветную границу, К Отчизне милой грудью припаду, И оглянусь. И вновь увижу лица Друзей, верней которых не найду. Солдатский долг исполнен ими свято, И песни будут сложены про них Но разве мать погибшего солдата Простит меня за то, что я в живых?
Я жив, но помню Тщетны все старания Забыть о том, что ранит душу мне. Нам до конца нести в сердцах воспоминания - Безрадостные были о войне.
*** 3.2 Звезды. 1989 год.
В последний раз взлетаю над Кабулом. Домой! Домой! Теперь уж навсегда. Ночь звездами полна и реактивным гулом. И где- то в ней горит моя звезда.
Крен на пределе, нервы на пределе. И перегрузка не поднять руки. Вы помните меня, березы, сосны, ели? Вы от меня, как звезды, далеки
Внизу лежит чужой полночный город: Десятки тысяч крохотных огней. Десятки тысяч звезд, просыпанных на горы, И каждая таит угрозу мне.
Над зоной безопасности, кругами, Громадный лайнер рвется в высоту, И ложных целей ярко вспыхивает пламя, Чтоб отвести враждебную звезду.
А там, внизу, я знаю, их немало, Готовых хищно ринуться в полет, И брызги раскаленного металла Вонзить в людьми набитый самолет.
И каждый, каждый, каждый это знает, И каждый, каждый напряженно ждет Когда завоет вдруг и замигает Сигнал, который нам подаст пилот!
Граница! Родина! А значит будем живы. Теперь дождется нас аэродром. Друг другу улыбаемся счастливо, Гори, моя звезда, греми, салютный гром!
Нелегким будет этот путь в Союз, Для сердца нескончаемая мука: Сопровождать домой “двухсотый груз”, Везти родным их сына, брата, внука. И рвется сердце. Молча плачу сам. Такую боль не выдержит никто. Солдата мать безмолвным небесам Кричит: “Скажи мне, Господи, за что?!” Отец молчит, крепится, сам служил. Но взгляд его вопросом душу травит: “Но как же так! Ведь он еще не жил!” А я бессилен что-либо исправить. Братишка -лет пятнадцати пацан - В себя вбирает злую боль утраты. И будет рваться он в Афганистан, Чтобы огнем и кровью мстить за брата. А дед, что в сорок пятом штурмовал Берлин, А раньше воевал под Курском, Спросил: “Скажи, за что мой внук пропал? Какой там долг у нас, у русских?” А я молчу. Что я могу сказать? Я виноват, что пуля пощадила? И не забыть рыдающую мать Мне до конца, до собственной могилы... Обратный путь. В Афганистан летим назад, А нам навстречу до Союза Шлют Кандагар, Баграм, Джелалабад Тюльпаны черные с “двухсотым грузом”.
ВЕТЕРАНАМ АФГАНИСТАНА.
- Ты расскажи нам, старшина, Объясни все как есть на духу: Правда ли, что там идет война?
- И припомнил я полк и Руху, И припомнил я горы в огне, Смертоносные строчки с вершин, И осколков следы на броне Опаленных боями машин. Вспомнил я, как горел БТР, Наскочивши на мину в пути, Как, оставшись без ног, офицер Умолял пристрелить, не нести. Вспомнил привкусы крови во рту, Как в санбате в сознанье пришел, И проклятую ту высоту, До которой чуть-чуть не дошел...
ПАМЯТИ ПОГИБШИХ В АФГАНИСТАНЕ.
Простите те, кому мы не успели Сказать слова о трепетной любви, За то, что на горячий снег осели, Захлебываясь в собственной крови.
Простите нас, распластанных на скалах, Разорванных осколками гранат, Вписавших в вашу память кровью алой Черты навеки молодых солдат.
Простите нас, что мы уже не с вами И что приходим только лишь во сне, И не травите горькими словами Ребят, что уцелели на войне.
* * * Мы возвратились. Ну, а нас «не ждали». И тем, кто посылал нас воевать, На наши ордена и на медали С их мягких кресел хорошо плевать. Да, эти кровь и боль нам не забыть, Пусть мы для прессы «оккупанты», «звери». Но жить нам хочется, И хочется любить, И хочется хотя б во что-то верить… Мы возвратились, не расставив точки В девятилетней «спрятанной» войне. А здесь не легче. Автоматов строчки Зловеще бьют по мирной тишине. О взрывах и стрельбе кричат газеты, Горят дома и слышен плач детей, И в Оше васильковые береты Стеной встают, спасая жизнь людей. Война в окопы разные разводит «Афганцев» Еревана и Баку, И друг и друга на прицеле ходят Те, кто «за речкой» был в одном полку. Мы возвратились, огрубев в походах, С наградами и болью свежих ран. Хотелось мирные встречать восходы, А дома нас встречает свой Афган…
Ребята, хватит с нас и слез, и крови! И хватит войн немалых на счету, Рожденных черной злобою людскою… Так не пора ли подвести черту?..
"Засохший безлиственный чинар на потрескавшейся от жажды земле не давал на пятидесятиградусной жаре никакой тени, но к нему все равно несли самых тяжелых раненых и больных: к корявым ветвям и стволу крепили капельницы с кровью, плазмой и растворами. С губ умирающих солдат слетали слова: "Мамочка!.. Мама..." И еще: "Сестричка!.. Сестра!.." В неосмысленном бреду умирающие искали спасения не в лекарствах, а в женском прикосновении. Серая пыль опускалась на лица и бинты, пот становился грязью. Людские взоры с надеждой устремлялись в небеса, откуда изредка, рискуя быть сбитыми, садились на металлические решетки полевого аэродрома транспортные самолеты. Раненых торопливо грузили в натруженно ревущие "антошки", самолеты взлетали, а под чинар уже сносили новых. Сколько же их, не дождавшихся "борта" на родину, умерло под этим деревом?!.. Пять лет спустя, здесь появились сборные модули современного госпиталя из двенадцати отделений и аэродром, способный принимать огромные транспортные "Русланы" Чинар, повязанный клочками бинтов и выцветшими добела обрывками обмундирования, превратился в памятник. Не удивлюсь, если после нашего ухода его не тронули талибы. "Духи" всегда уважали наши импровизированные обелиски, во множестве стоящие вдоль дорог. Не только из мистического уважения к мертвым, а потому, все эти колеса, траки, фрагменты обугленной брони, шоферские баранки и обломки вертолетных винтов постоянно должны напоминать ненавистным "шурави" о смерти.
Армейский госпиталь в Кабуле начинался с грязных королевских конюшен, переполненных умирающими людьми. Потом его отремонтируют, напичкают современной аппаратурой, усилят прикомандированными светилами медицины. Но в этих, пропахших кровью, эфиром, блевотиной, табаком, испражнениями стенах, равно как и в иных - поражающих блеском и стерильной чистотой, но неизменно наполненных отчаянными вскриками, рикошетом отлетающих в ледяную вечность, человеческих душ - везде и во все времена бессменно властвовала ОНА.
В королевских конюшнях Метра нет для коня. Медсестра раскладушку Принесла для меня. Очень трудно голубке В коридорах, где сплошь В стык обрубок к обрубку, Полегла молодежь. Вертолетчик - без правой, Минометчик - без двух. На повязках кровавых Ничего, кроме мух...
Так уж получилось, что ОНА была и моей мамой, и Первой Женщиной, подарившей моим полудетским губам наркотическую энергию возбужденного женского тела. ЕЕ голос колокольчиком доносился из больничного коридора в мое воспаленное пневмонией сознание. Позднее, ОНА учила меня делать уколы, бинтовать раны, отрезать пуповину у восторженно орущих младенцев. Отогнув стерильную маску, ОНА вливала мне в рот горячее какако в перерыве многочасовой операции, и при этом строго покрикивала, чтобы я не касался руками поильника. ОНА дежурила со мной в мои первые интерновские операционные будни, кормила домашними блинчиками и пирожками, ОНА гладила мои брюки, если я на несколько суток зависал в больнице и увлекала за собой в полумрак ординаторской в редчайшие спокойные ночи. ОНА была сразу и весталкой у жертвенного алтаря, и вавилонской блудницей, блаженная святость которой проступает в мужском сознании острым чувством вины много лет спустя.
Медсестра, медсестричка, Что ж ты слезоньки льешь? Как же ты без привычки Здесь, в конюшнях живешь? В королевских конюшнях, В госпитальном чаду, В наркотичном, спиртушном, Матерщинном бреду...
ЕЕ унижали и возвышали вновь. ЕЙ пользовались, чтобы потом запоздало канонизировать, обвиняли в том, что ОНА едет на войну за деньгами, продает свое тело и, причитая над умирающими, жалеет, прежде всего себя, но сами же умоляли ЕЕ об этом.
Если чудо случится, Если снова срастусь, Дай свой адрес, сестрица, Может быть, пригожусь. Ну а коль не воскресну, Все равно хоть часок, Проживу, на чудесный Поглядев адресок...
Называя профессию медсестры самой сексуальной, люди не всегда задумываются, отчего так получилось. Истина вовсе не в количестве легенд и посвященных ЕЙ скабрезных анекдотов, а в том, что это, пожалуй, единственная профессия на Земле, где женщина выступает в роли связиста, сжавшего зубами провод на ничьей земле между Жизнью и Смертью, между Эросом и Танатосом. ЕЕ порой вульгарный, но необъяснимо целительный флирт видится мне неосознанным стремлением дать больному не менее важное лекарство, чем то, которое прописал врач. Святые недотроги и добродетельные матери семейств канули в Лету, круги от них разошлись бесследно по омуту вечности, а ОНА - грешница, снова и снова отдающая мужчинам адресок, тело и душу, осталась.
На мемориальном братском кладбище в Севастополе есть серая могильная плита с надписью: "Медсестра Вера. 1942 г." Почему люди безучастно проходят мимо помпезных надгробий, но подолгу стоят у этого безликого камня?.. На сельском погосте в татарском селе Шеланга не сохранилось даже могильного холмика медсестры Даши, но в Севастополе ставят памятник ее бессмертной душе.
Война становится привычкой: Опять по кружкам спирт разлит, Опять хохочет медсестричка И режет сало замполит...
А как ОНА умела хохотать! И тогда, на танцах в Академическом клубе, и на наших грешных вечеринках в питерских общагах и коммуналках, и на рождественской пирушке в афганском Кандагаре, когда я, распалясь привлек ЕЕ к себе в полумраке комнаты, а ОНА отстраняясь, с хохотом вакханки, заявила: "Между прочим, я стою "Шарп"!.." Это означало, подари я ЕЙ японскую магнитолу или ее эквивалент деньгами, и ОНА утащит меня в чью-то комнату, где на чужой постели, под вспышки осветительных ракет за окном, произойдет то, что сотни тысяч раз происходило в походных шатрах, на повозках и в теплушках гражданских и в блиндажах мировых войн. Думая об этом пару часов спустя, я пытался уснуть, когда взрывной волной выбило двойные оконные рамы в модуле и нас осыпало осколками стекла и миллиардами, издохших азиатских прошлогодних мух. Выскакивая из барака, мы прыгали в спасительные щели, на дне которых недавняя пирушка казалась чем-то нереально-иддилически-нелепым. После обстрела привезли раненых, и врачи штопали и кроили человеческую плоть в брезентовых палатках под завывание песчаной метели. И когда над песками раздувшимся от крови бурдюком, пьяно шатаясь, всплыло чужое багровое солнце, ОНА поднесла мне алюминиевую кружку со спиртом, и словно прося о прощении, поцеловала в губы.
А хорошо сестра хохочет От медицинского вина!.. Она любви давно не хочет, Ей в душу глянула война...
*
Солдат лежал на носилках в аэродромной сухой траве, глядя в серое афганское небо и беззвучно плакал. Усеченные конечности под старым байковым одеялом, делали его тело неестественным, одновременно старческо-детским. Улетающих в Ташкент раненых провожали сослуживцы: целовали, хлопали по плечу, совали под подушки конверты с письмами. К "усеченному" солдатику не подошел никто. - Вор, - коротко объяснил смуглый капитан, перехватив мой сочувственный взгляд, - Попался на краже, его побили и тогда он пошел на минное поле. Теперь будет просить милостыню в электричках. В это самое мгновение к плачущему изгою подошла девушка-медсестра: опустившись на колени, гладила ладонью по лицу, чистым платочком вытирала ручейки смешанных с пылью слез, что-то тихо шептала, наклоняясь к самому лицу раненого. - Вечно эта Нюрка кого-то жалеет, - проворчал кто-то за спиной. И я вдруг подумал: "Вечно жалеет, и вечно будет жалеть, потому что сама эта Нюрка - вечная"
О чем задумался начштаба? Какие въявь увидел сны? Откуда спирт? Откуда баба? Спроси об этом у войны...
Только ли у войны надо спрашивать, откуда? Может это призвание на генетическом и даже душевном уровне? Ну понятно, матросская дочь Даша. Но что заставило Юлию Вревскую - богатую, молодую, красивую баронессу, генеральскую дочь скитаться от войны к войне и умереть от сыпного тифа в полевом лазарете? На войне убивают лучших, потому что они видней? И только ли у врачей надо спрашивать, почему так долго цеплялся за жизнь другой безнадежный солдатик?.. Война не так романтична, какой кажется из фильмов и книг. Все было буднично и просто: у солдатика на далеком блок-посту, однажды разболелся зуб. Болел день, два, а на третий день щека распухла, и начался жар, и добрый прапорщик выдернул солдатику зуб пассатижами без наркоза (а что ему еще оставалось делать?!) На четвертые сутки у солдатика стала пухнуть шея. Ему дали аспирин и приказали терпеть: вот проедет колонна и отправим в госпиталь. Но колонна все не ехала. И тогда солдатик в бреду ночью взял автомат, флягу с водой и пошел по дороге. Пошел туда, где в ста пятидесяти километрах должен находиться гарнизонный госпиталь. В пути его встретили "духи", но не стали убивать, отобрали оружие и отпустили, видя что солдат идет по дороге почти без сознания. "Пусть еще помучается!" Потом солдатика все таки догнала колонна, его положили на броню и привезли в госпиталь. Хирурги подивились его живучести, развели руками и доложили начальству: "У больного развился гнойный медиастинит. Шансов нет". Но солдатик не хотел умирать. Посмотреть на него в реанимацию приходил весь персонал госпиталя. К нему привозили из Кабула на вертолете знаменитого академического профессора - корифея гнойной хирургии, солдатика нашпиговали самыми дефицитными антибиотиками. И мало кто знал, что держали его "на волоске" не только импортные лекарства, дренажи, управляемое дыхание и мастерство докторов. Все это время у постели умирающего сидела некрасивая, полненькая, нос-картошкой, сестричка и держа холодеющую руку в своих ладошках нашептывала: "Миленький, не умирай!.. Миленький, не умирай!.."
В королевских конюшнях Метра нет для коня. Медсестра мою душу Унесла от меня...
Если бы я писал сказки, я написал бы о том, что солдатик выжил, женился на полненькой медсестричке, увез ее к своей маме, куда-нибудь в Белоруссию, где она нарожала бы ему деток - белобрысых, талантливых, с картофельными носиками.
В следующий раз я обязательно так и сделаю."
Владимир ГУД. (Стихи Виктора ВЕРСТАКОВА) Hе менее интересны фотографии Владимирa (нажать на название): "Фото"
Мы вместе будем помнить о наших боевых товарищах с которыми нас связала судьба. Благодарю Вас мужики за то что храните память на этом сайте! Удаче Вам!
